Крымский полуостров, по образному выражению одного русского писателя, – «естественный музей, хранящий тайны тысячелетий». Слова эти, сказанные почти полтораста лет назад, когда Таврида была еще в полном смысле слова terra incognita (с лат. – неизвестная земля), оказались пророческими. Сегодня с уверенностью можно сказать, что в нашей стране, да, пожалуй, и во всем мире, нет земли, которая была бы так насыщена памятниками всех времен и стольких народов.
Не все, к сожалению, знают подлинную ценность этих сокровищ. А ведь долг каждого из нас, будь то ученый-специалист или просто культурный человек, – не только знать наследие прошлого, но и заботиться о его сохранности («…не разрушай… но оберегай, пока можешь!..»).
Древнейшие знаки и изображения, найденные на крымской земле, относятся к III – II тысячелетиям до н. э., к так называемой эпохе меди-бронзы. На территории полуострова жили тогда племена четырех основных культур того времени: ямной, кеми-обинской, катакомбной и срубной.
Племена ямной, катакомбной, срубной культур, названные так по типам оставленных ими могил – простых ям, катакомб, срубов, – не были коренным населением полуострова.
Что касается кеми-обинцев, получивших свое условное название от раскопанного в 1957 г. кургана Кеми-Оба (вблизи Белогорска), то вопрос об их происхождении остается открытым. Их считают и местными жителями, находившимися в определенном родстве с кавказскими племенами, и выходцами с Кавказа.
В 1935 г. на правом берегу реки Кача, на скале Таш-Аир, археологи обнаружили наскальные изображения, растянувшиеся десятиметровой полосой шириной от 1 до 1 ½ м. Хотя рисунки эти и оказались сильно разрушенными природой, от них все же остались кроме бесформенных пятен три группы изображений из 35 фигур. Это своеобразная запись событий из жизни племени, жившего в долине Качи ни много ни мало, 4000 лет назад.
Фигуры вооруженных и безоружных людей, испуганная лошадь у дерева, к которому она привязана, ощетинившаяся собака, готовая к прыжку, разрушенные постройки и разбитые повозки… Судя по всему этому, это рассказ о кровавом столкновении двух первобытных племен.
Как полагают исследователи, в эпоху раннего металла – в III – начале II тысячелетия до н. э. – происходили столкновения между местными жителями и пришлыми племенами, вторгшимися из северных степей. Некоторые, на первый взгляд, рисунки Таш-Аира можно рассматривать как сильно схематизированные человеческие фигуры, которые служили родовыми знаками. Такого рода стилизация изображений человека известна по многим памятникам этой эпохи в Западной Европе.
Древние кеми-обинцы оставили памятник, свидетельствующий о характере их занятий, – изображение различных сельскохозяйственных орудий и упряжки быков. Этот единственный пока рассказ о земледелии эпохи бронзы дошел до наших дней на большой известняковой плите, найденной в 3 км от Симферополя, в урочище Бахчи-Эли. Длина ее 107 см, ширина 70 см и толщина 15 см. На обе стороны верхней части плиты первобытный художник нанес рисунки, а на одной из торцовых ее граней выбил два параллельных ряда чашевидных углублений.
Судя по свободной от изображений нижней части, плита возвышалась над землей, венчая, быть может, вершину кургана с погребением. А возможно, как думают некоторые исследователи, она была установлена в каком-либо из местных святилищ.
На трех сторонах плиты изображены топоры, мотыги и другие орудия труда, а на четвертой – целое повествование. Вот фигура человека, изображенного головой вниз. Он – мертв, ибо так в древности изображали мертвых. Рядом – другая, быстро шагающая или бегущая фигура, возможно, с серпом или каким-то другим орудием в левой руке. Вверху над ними – два изображения прямоугольных рал. Тут же – топор, кирка, мотыга, серпы. А там, куда направляется шагающая или бегущая фигура, мирно стоит упряжка быков. Рядом с быками, спиной ко всему происходящему, сидит третья человеческая фигура. Перед ней – орудие, очень похожее на мотыгу.
По мнению исследователей, утверждающих, что изображения на плите связаны с религиозным культом, это сцена подготовки к пахоте. Человек, сидящий рядом с упряжкой, – землепашец, дожидающийся времени весенне-полевых работ. Две же другие фигурки изображают умирающее на зиму и оживающее весной божество плодородия.
Так ли все это? Трудно сказать. И главная трудность в том, что археологи нашли плиту не там, где она первоначально стояла, а в одной из грунтовых могил более позднего времени. Здесь ее использовали вторично в качестве обычной каменной плиты для перекрытия погребения. Плита вполне могла венчать и вершину кургана с погребением кеми-обинской культуры. А если так, то на ней могло быть изображено и нечто имевшее непосредственное отношение к погребенному или погребенным.
Обычай изображать на надгробных плитах то, что имело связь с умершим, был, видимо, не только распространенным, но и очень стойким. Даже в средние века население Крыма на своих надмогильных плитах вырезало наковальни, топоры, пастушеские посохи, плуги и т. п., сообщая таким образом, кто именно погребен в могиле – кузнец, плотник, пастух или пахарь. Подобный обычай существовал у ногайских татар и многих других народов. Однако, несмотря на обилие аналогий, плита из Бахчи-Эли – уникальный памятник: не будь этой находки, мы не знали бы о хозяйственной деятельности древнейшего населения Крыма – племен кеми-обинской культуры.
Источник: В. Драчук. «Шаг в неведомое»
