Князю Владимиру Андреевичу Оболенскому (1869 – 1951), известному дореволюционному общественному и политическому деятелю России, волею судеб пришлось жить в историческое время смены эпох. Более того, ему суждено было не только видеть происходящую смену эпох, но и быть активным участником событий, приближать «нарождение» неведомого.
«Я берусь за перо, чтобы, «не мудрствуя лукаво», описать события, коих «свидетель Господь меня поставил», события, происходившие на маленьком кусочке России, но на таком кусочке, который временами приковывал к себе внимание не только России, но и Западной Европы.
Этот кусочек – Крым, переживший за короткий промежуток времени 2 большевицких режима, немецкую оккупацию, период государственной самостоятельности и, наконец, последний период диктатуры Деникина и Врангеля, тоже печально закончившийся торжеством большевиков и великим переселением беженцев в Европу.
После Февральской революции мне несколько раз пришлось ездить из Петербурга в Крым. Первый раз я был командирован туда в конце марта А. И. Шингаревым, тогда еще министром земледелия, по продовольственным делам. Тогда Крым переживал медовый месяц революции.
Ощутившему в Петербурге уже ее тернии, мне странно, но отрадно было увидеть в Крыму людей разных классов, национальностей и политических убеждений, объединенных общим порывом к творчеству новой свободной жизни. Особенно поразил меня вид Севастополя: солдаты и матросы, подтянутые и чистые, мерно отбивающие шаг в строю и отчетливо козыряющие офицерам вне строя.
В Крыму, где не знали изнанки Московского совещания, не чувствовали психологии нараставших в центре событий, не заседали в различных ЦК и согласительных комиссиях, там были гораздо оптимистичнее настроены. Керенский продолжал быть героем дня и предметом самого горячего поклонения.
Мне пришлось бывать в Севастополе, в Исполнительном комитете Губернского Совета, и я с удовольствием констатировал в нем не только отсутствие большевицких настроений, но даже несколько отрицательное отношение к политике «постольку-поскольку» Петербургского Совета. В Севастопольском флоте в это время уже началось разложение, но пораженческая пропаганда большевиков еще не пользовалась большим успехом.
Вскоре после большевицкого переворота я снова провел несколько дней в Крыму, где только что прошли выборы в Учредительное Собрание, на котором большевики совершенно провалились. Власть в губернии (тогда Крым еще не отделился от Северной Таврии) была формально в руках комиссара Временного правительства, фактически же строй был анархический. Каждый город, каждая деревня управлялись своими комитетами, вернее же – почти не управлялись, а жили остатками старого привычного порядка.
Симферополь принял внешний вид Петербурга в первый период революции, улицы были сорны и грязны, покрыты бумажками и шелухой подсолнухов, которые в несметных количествах лузгали разнузданные солдаты, с утра до вечера лениво бродившие по улицам со своими дамами. Преступность росла не по дням, а по часам, и милиционеры, заменившие старых полицейских, не способны были с нею бороться. Население стало прибегать к самосудам.
Большевики были уже почти господами положения в Севастополе и приобретали влияние в Евпатории – резиденция их крымского лидера – подозрительного субъекта, именовавшего себя Жаном Миллером. Он говорил, что приехал из Америки, а по всем пробным версиям был просто одним из многочисленных освобожденных из тюрем уголовных преступников.
В антибольшевицких кругах назревала потребность создания какой-либо временной местной государственной власти. В Таврической губернии вопрос о создании власти осложнялся все больше и больше разраставшимся татарским националистическим движением.
При старом режиме в Крыму национального вопроса почти не существовало. На маленькой территории Крыма мирно уживались все многочисленные нации: русские, малороссы, татары, немцы, евреи, караимы, армяне, греки и др. Правда, в 1905 г. в Симферополе был еврейский погром, жестокий и кровавый. Но погром этот, происходивший на моих глазах, носил явные следы полицейской организации.
У татар было всегда известное культурно-религиозное тяготение к Турции, периодами обострявшееся и проявлявшееся в групповой эмиграции. Но большинство эмигрантов, попав из сравнительно культурного Крыма в малоазиатскую глушь, в условия турецкого режима, давшего не одних иноверцев, но и правоверных, стремилось снова вернуться в Крым, куда их русское правительство уже не принимало.
До 1917 г. татарское национальное движение было скорее культурным, чем политическим. Большое влияние на пробуждение политического элемента в национальном движении крымских татар оказала война, после того, как к числу врагов России присоединилась Турция. В татарской душе произошел конфликт между привычным бытовым верноподданством России и столь же привычным культурно-религиозным пафосом по отношению к Турции. Ведь крымские татары всю свою национальную культуру получили из Турции, и язык их в сущности – лишь жаргон турецкого языка.
Когда грянула революция 1917 г., почва для националистического движения была уже подготовлена. Татары, предводительствуемые молодой демократической интеллигенцией, крайне неопытной и легкомысленной, но от этого еще более самонадеянной, сразу стали в оппозицию к Временному правительству, возглавившему лозунг «война до победного конца» и включившему в свой состав кадет, не отказавшихся от мысли завоевания Константинополя.
Идея Крымской автономии с гегемонией татарской нации одним из боевых лозунгов на митингах и собраниях, а большевицкий переворот, в связи с окончательным разгромом армии, выдвинул вопрос об автономии и даже самостоятельности Крыма как практическую проблему. Крым сделался автономным и должен был самоопределиться.
Идеей создания отдельной Крымской государственности под национально-татарской гегемонией была проникнута вся молодая татарская интеллигенция, которая с этой целью решила созвать татарский национальный парламент – так называемый «Курултай».
Захват центральной власти большевиками представлялся тогда явлением случайным, переходящим, а единая Россия – ведомой, не допускавшей возражений. И вот, в противовес Курултаю – учреждению национальному и при том обособляющему Крым, с отторжением его от русской Таврической губернии, решено было созвать в Симферополе представителей всех земель и городов этой губернии. Я как раз попал на заседание губернской Земской Управы, в котором этот вопрос обсуждался, и принял участие в составлении воззвания ее к населению.
Итак, в одном и том же городе должны были собраться два как бы учредительных собрания – одно общенародного характера и представляющее всю Таврическую губернию, и другое, представляющее одну татарскую национальность Крыма. Эти две, параллельно действующие власти я и застал в Крыму, когда окончательно туда переселился в декабре 1917 года».
Источник: «Крымский архив»
