Чем ближе к Ильину дню, тем ниже нависают облака, душнее становится воздух и чаще ночные грозы. А в Ильин день затемнятся облака, забегают змеи молний, и треском громовых раскатов напомнит о себе пророк. Беда попасть тогда в море. Хорошо, если только сорвет снасти. Иной раз закружит судно, швырнет на скалу и щепками выбросит у мыса Ильи. Помолись, моряк, на церковь пророка – не случилось бы несчастья. А видна та церковь с большой дали, хотя и невелика она. Такая, какие строили в давние времена.
В те времена, когда верили в Верхнюю силу и знали свою слабость перед нею. Хотя и были смелы, пожалуй, смелей, чем теперь. Не выдумали люди, что Илья, сын Тамары, построивший церковь, в открытое море ходил на дощанке. А когда стал богатым и завел свой корабль, в самую страшную бурю не боялся оставить гавань и в декабрьский шторм поднимал паруса.
Но раз случилось выйти под пророка Илью. Освирепело в тот день море, озлились небеса, и попрятались люди в жилища. А Илья поднял сразу флакос и тринесту и белой чайкой унесся в волну. Кто рискнул бы сделать это теперь? Разве сумасшедший.
Далеко ушел Илья Тамара в море, не стало видно берегов. Не знал он опасности и не верил в рыбачью сказку об Илье.
– И молния, и гром от облаков.
И когда подумал так, накатился на судно вал выше мачты на много мер.
– Васта темони, клади руль! – крикнул Тамара рулевому, но оторвался руль, и понеслось судно по воле ветра к береговой скале. Понял Илья, что близка гибель, и в испуганной душе шевельнулось сомнение, не карает ли его пророк за неверье. И в ту же минуту пронесся с севера на юг громовой раскат, и над мысом, где теперь церковь Ильи, в пламени и тысячах искр опустилась огненная колесница.
– Илья! – воскликнул Тамара и подумал в душе: «На том месте, где видел его, построю ему церковь, хотя бы пришлось для того продать корабль».
– Матим бистин, своей верой клянусь в том.
Не успела остыть эта мысль, как примолкла гроза, и ветер с берега погнал волну в море, а с нею и Тамарин корабль.
– Васта темони, – прозвучал над Тамарой чей-то грозный голос – и увидел себя Тамара стоящим у руля, который, подплыв к судну, стал на свое место.
К вечеру достиг Тамара Сугдеи, сдал товар и, нагрузившись новым, вернулся в Кафу. Не рассказал, однако, никому о случившемся, пожалел продать корабль и решил заработать прежде больше денег и тогда построить храм. Сначала решил так, но вскоре передумал.
– Не может быть, чтобы все это случилось. Просто приснилось.
И, успокаивая себя так, он со временем забыл о своей клятве. Все шло хорошо; за десятки лет ни один из кораблей его не потерпел крушения, и Илья Тамара стал богатейшим купцом Кафы. Однако в душе, помимо воли, жило что-то, что напоминало о случае в молодых годах. Не любил Тамара смотреть на гору, где было ему видение, и избегал выходить в море под Ильин день. Но однажды, незадолго до этого дня, пришлось ему возвращаться от Амастридских берегов.
– Да будет благословенно имя Георгия, патрона той страны!
Попутный ветер резко нес корабль, и вдали стали уже синеть Таврские горы. И вдруг сразу стих ветер, точно смело его с моря, и корабль попал в мертвый штиль. Больше всего боятся его моряки, но наступал Ильин день, когда по всему Понту носился ветер, и Тамара спокойно лежал на корме. Он подсчитывал барыши и, кончив подсчеты, улыбнулся торговой удаче.
– Не нужно быть знатным, не нужно быть ученым, чтобы хорошо жить. Нужно только быть умнее других, чтобы пользоваться их глупостью…
– Скверная мысль, – сказал кто-то в душе его – и вздрогнул Тамара. Поднялся с ложа, посмотрел на берег. Оттуда медленно надвигались тучи, и зарница сверкала зловещим глазом. Побежала по морю предветренная рябь, за нею береговик погнал волну. Корабль поднял все паруса и взял нос на восток, где была Кафа, но, попав в странное течение, не мог далеко уйти. А ветер быстро крепчал, недобрым шумом гудело море, воздух шипел и свистал, завывая. Не выдержала порыва главная мачта и обломилась.
– Плохо дело!
И в последнем сумеречном свете увидели гору, где когда-то случилось видение. Вспомнил о нем Тамара и смутился духом. Настала темь, нельзя было видеть своей руки; ливень заливал потоками палубу; волна била через борта, и в трюмах показалась течь. Истрепались в клочья штормовые паруса; не слушался корабль руля; как гнилая нитка, оборвалась якорная цепь, когда нагнало корабль к берегам и попытались бросить якорь.
– Одно чудо может спасти!
И молили люди о чуде; умоляли Илью смягчить гнев; обещали весь первый улов отдать на свечу ему. А Тамара упал на колени и в сердце своем поклялся исполнить, что обещал когда-то в своей юности.
Огненная молния рассекла небо, опалила воздух, озарила корабль и скалы, среди которых он носился; в последнем зигзаге скользнула по мачте и загорелась сиянием впереди судна. Кто-то грозный и гневный поднял над кораблем руку. Сверкал молниями его взгляд; в бешеном порыве рвалась борода, готовы были открыться уста для гибельного слова.
&nb– Элейсон имас, Кирие! Помилуй нас!
Опустилась рука проклятия и указала погибавшим путь спастись. В стороне зажглись кафские огни, и… потухло сияние.
Как убитые, заснули дома корабельные. Не заснул только старик Тамара. Стоял у городского храма и шептал слова тропаря:
– Почитающих тебя, Илья, исцели.
Стоял всю ночь, и утром нашли его там же. Не узнали его, так изменился он. Покоем величия дышало лицо, и близостью неба светились глаза. И когда через год иконный мастер писал образ пророка Ильи для нового храма, который построил на горе Тамара, это с него он списал лик пророка. Оттого не видно гнева в пророческих глазах и нет страха, когда смотришь на икону.
Умер Тамара большим стариком и под конец дней избегал говорить о пережитом, но люди читали об этом в чистом взоре его. Ибо взор души человеческой проникает часто глубже, чем подсказывает речь.
Легенда была напечатана в газете «Утро России» за 1913 г.
