Вместе со стужей несет северный ветер снежный буран и окутывает белым покровом старокрымские всхолмья и поляны. На лунном свете играет искрами Мамаев курган, точно кто шевелится на его вершине; а когда закружит снежный вихрь, кажется, будто поднимается большой белый медведь. С полночи завоет вьюга, и начнет медведь свой бурный рев, а как только первый свет различит белую нить от черной, уйдет увалом с Мамаева кургана. И тогда из недр могильного холма слышно ржание коней, и скрежет зубов, и голос проклятий.
У подножия Мамаева кургана закрыта от ветра могила азиса – могила святого, того дервиша, который приходил к Мамаю в начале и конце его дней. В начале, когда поднималась слава шахи-хана. В конце, когда закатилась его звезда.
Был день, и была ночь. И исполнилось то, что должно было быть. В золотом шатре, в кашемировом халате, усеянном огнем бриллиантов, сидел Мамай, когда увидел его дервиш в первый раз в далекой северной степи. Гордый своим гневом, шахи-хан отвернулся от улемов и мурз, которые склонились перед ним в трепете страха. А дервиш, весь в отрепьях, шел на восток поклониться священной Каабе. Заметил его Мамай и приказал позвать.
– Ты исходил мир. Скажи, как велик он, и много ли времени надо, чтобы покорить его?
– Мир беспределен, – отвечал дервиш, – и беспредельно людское желание, но могуществу самого сильного человека есть предел.
Усмехнулся Мамай.
– Кажется, ты не знаешь, с кем говоришь?
Но дервиш не смутился:
– Даже великий повелитель – все же человек, ничтожный перед Аллахом.
– Аллах на небе, – рассердился Мамай, – и не вмешивается в земные дела. Оставь свои сказки для глупых людей.
Покачал дервиш головой:
– Жалко мне тебя.
Слишком дерзок был ответ, и сверкнул шахи-хан гневом:
– Чтобы ты мне больше не показывался на глаза! Иначе куски твоего тела я брошу на корм медведям.
Поклонился дервиш Мамаю:
– Буду помнить твои слова. Не забудь и ты.
И ушел. Много стран исходил после этого дервиш, много дней провел в пути. Достиг духом высоких ступеней и забыл немощи тела. Научился ничем не дорожить и оттого, казалось, стал богатым, не боялся сильных и сделался тем сильнее их. И жалел Мамая, хотевшего покорить мир.
Доходили о нем слухи. Мамаевы войны – как река: не сдержать ничем реки. И люди перед Мамаем – как листья, которым пришла пора упасть.
– Забыл Мамай, что смертен, как все, – думал дервиш.
И не удивился, когда узнал, что погибло войско его и только с немногими спасся он в южной степи.
– Если убьют – мир не оденет печальных одежд, никто не раздерет ворота у кафтана.
Но не настал еще час. Мамаю улыбнулось лицо Аллаха, и успел он уйти в пределы Кафы. Там ему обещали приют. Когда пришел туда дервиш, на базарах и площадях говорили о Мамае и богатствах его, сокрытых в Шах-Мамае, в подземельях ханской ставки. Будто долго мамаевы рабы носили туда сундуки с сокровищами и оружием, и когда засыпали вход, хан приказал умертвить их, чтобы никто не знал, где зарыты его богатства. А по ночам к воротам Кафы подходили мамаевы люди, чтобы посмотреть, бодрствует ли стража, и в народе говорили, будто задумал Мамай завладеть Кафой. И в самую темную ночь, когда снежная буря загнала всех в жилища, у крепостной стены жалобно прокричала сова. И когда дважды повторился ее крик – мамаевы люди бросились к стенам крепости. Но не спала крепостная стража и истребила всех нападавших, всех, кроме одного, который кричал совой перед нападением. Избег Мамай смерти и скрылся в тайнике водохранилища. И когда, озябший и голодный, он дрожал от страха смерти, кто-то пошевелился вблизи. Окликнул Мамай и узнал голос дервиша и молил спасти его.
– Ты, верно, забыл, что запретил мне являться на глаза тебе, – сказал дервиш, вспомнив золотой шатер и гнев шахи-хана, и склоненных перед ним улемов и мурз.
Содрогнулось от унижения сердце Мамая, но, пересилив себя, он ответил:
– Тогда тебе говорил повелитель, а теперь просит иззябший, голодный человек.
И исполнил дервиш, о чем просил его Мамай, вывел за город по канаве для стока горных вод. Еще не наступил рассвет, когда подошли к дороге на ханскую ставку. Чудилась Мамаю погоня за ним, говорил он дервишу:
– Ускорь шаги, слышны голоса. Догонят – убьют.
Но ветер донес из деревни предутренний крик петуха, и дервиш остановился, чтобы совершить намаз.
– Нашел время молиться! – закричал на него Мамай и хотел идти дальше один, но не знал хорошо дороги и боялся заблудиться. Взглянул на него дервиш. На раннем утреннем свете казалось мертвенным лицо Мамая, и пожалел он его.
– Моли пророка послать мир твоей душе.
И дервиш говорил о том, как непрочно величие людей и как безумно стремление к нему. И словами своими стал он ненавистен Мамаю, и не мог Мамай терпеть больше унижения перед ним.
– Глупый раб, я вырвал бы твой язык, если бы было время.
И, выхватив нож, он всадил его в горло дервиша, а чтобы не узнала его погоня, сорвал с убитого одежду и надел ее на себя. А с бугра неслось несколько всадников, и передовой, заметив бегущего в отрепьях человека, принял его за беглого раба. И когда бежавший не остановился на его окрик, он размозжил ему палицей голову.
А наутро шахмамайцы нашли оба трупа, один вблизи другого, и похоронили их там, где нашли. Но, проникнутые покорностью к повелителю, насыпали над ним высокий курган, чтобы люди не могли потревожить царского праха.
И сохранился Мамаев курган до наших дней, а рядом с ним – могила азиса. В зимнюю непогоду, когда северный ветер нагонит снежный буран, лучше не ходить мимо кургана. Может напугать злой медвежий рев, и похолодеет сердце от мамаева стона.
Легенда была напечатана в газете «Утро России» за 1912 г.
