Кошка, когда крадется, чтобы поймать птицу, не так была хищна, как Назлы, дочь Решеида. Ах, Решеид, Решеид, Аллах знает, как наказать человека.
В Демерджи боялись Решеида. Злой был человек, злой и хищный, как старая лисица. Тихо говорил, сахарное слово знал, улыбался, придумывая человеку обиду. И Назлы пошла в отца. Ласкалась, хвалила его; распускалось у отца сердце, как благоухающая роза. Тогда дергала Назлы отца за бороду, царапала, кусала его и убегала в жасмин. Не достанет там отец.
– Хи!
Скрывал Решеид от людей свое горе и по-прежнему был важен, когда на улицах ему кланялись и свои, и чужие. На много верст кругом знали Решеида. От Демерджи до Алушты тянулись его сады, а тратил на себя меньше, чем слепой Мустафа. Напрасно все это, Решеид-ага. Умрет богач – не больше останется, чем от бедного.
Ехал Решеид из Алушты, продал хахылгана. Если побить больного по спине и потом продать белого петуха, – хахылгана, то, когда начнут зеленеть деревья, вся твоя болезнь перейдет к другому, кому продал хахылгана.
Болел у Решеида давно живот, теперь больше не будет болеть. Шла дорога в гору. Устали лошади бежать, устал Сейтар погонять.
– Айда, Сейтар, – сердился Решеид.
Не свои были лошади, чужих нанял, нечего было жалеть. Смотрел Решеид-ага на свой сад, приятно было. Миндаль оделся листьями, другие деревья были в цвету. Думал Решеид:
– Кто-нибудь двадцать тысяч даст, опять не отдам.
Оглянулся назад: высоко поднялись. Синее море как стена стало. Красиво было смотреть. Только не подумал об этом Решеид-ага, о другом подумал:
– Как много добра даром пропадает. Когда кушают люди, сколько сала на тазу остается…
Мяукнула у плетня кэдэ, кошка.
– Отчего кади эти, например, нельзя есть? Ну, сам не ешь – гостей можно накормить. Прибавить курдюку – хороший пилав будет.
Приехал домой, сказал Назлы, что думал по дороге. Смеялась Назлы:
– Вот хорошо. Непременно сделаем так. Соберем соседских кошек. Сама резать буду. Позовем гостей из Шумы!
Рад был Решеид посмеяться над шуминцами. Давно хотел их наказать за то, что не продали ему леса.
– Сделаем. Только смотри, никому не говори.
Пропала кошка у одного, у другого. Мало ли куда могла забежать. Не удивились. Удивились, что Решеид-ага гостей из Шумы позвал всех, кто бороду запустил.
Подала Назлы пилав. Дымился рис, только немножко неприятный запах был. Точно кошка близко ночевала. Однако шуминцы ели, некоторые даже хвалили.
– А ты отчего сам не ешь? – угощала Назлы отца, – попробовал бы, как я приготовила.
Отплюнулся в сторону Решеид, смолчал. А шуминцы хвалили:
– Хорошая хозяйка у тебя дочь, ох, хорошая, в тебя вся пошла.
И много еще другого говорили хозяину. Только икнул один, и показалось ему, что в животе у него мяукнула кошка. Слышали другие, подумали:
– Обрадовался человек, что в гостях объелся.
Однако, когда на ночь вернулись в Шумы, не у одного – у всех замяукало в животе. Не спали всю ночь, мучились, точно кто царапал внутри. А старый Асан чуть не помер.
– Да что ты, кошку, что ли, съел? – сердился на него сын, потому что тот не давал ему спать.
И подумал Асан – не посмеялся ли в самом деле над ними Решеид-ага, не накормил ли дрянью.
А наутро вся деревня узнала, что накормил Решеид-ага всех людей пилавом из кэдэ. Шли мимо два демерджинца и посмеялись над глупостью шуминцев: «Обрадовались, кошатины наелись. Мяу! Мяу!»
И стало от всех шуминцев после этих слов пахнуть кошкой. И через месяц, и через год, и через десять лет, и даже теперь не прошло. Едешь мимо Шумы – слышишь кошку.
Может быть, что и прибавили, а не прибавишь – хорошо не расскажешь. Только одно правда, – если проезжаешь по шоссе мимо Шумы – не дай Бог сказать «мяу». Лучше молчи. Хорошо, если тебя обругают или плюнут, а случится топор – и топор вдогонку полетит. А не веришь – испытай. Крикни, проезжая, «мяу!». Посмотри, что выйдет.
Легенда была напечатана в газете «Утро России» за 1913 г.
