Разве есть на свете черешня вкуснее козской, и где найдется сари-армут более нежный и сочный! В Крыму не встретишь тоньше стана у юноши, и не знают другие земли девушек, которые умеют ходить так легко, как козские, по скалам и обрывам.
Смотрит поседевший Эльтиген на детей долины, на солнечном луче любуется ими, а когда к вечеру побежит от гор к деревне синяя тень, прислушивается к голосу стариков, которые собираются посидеть у кофейни.
– Лучше прежде было.
– Лучше было, – твердит девяностолетний Муслядин, сидя на корточках рядом с имамом.
– Когда нужно, дождь был; когда не нужно – не был; червяк лист не ел; пчелы – да, были, козы – да, были; две пары буйволов у каждого было. Хорошо было.
Слушают Муслядина козские татары и вздыхают.
– Прежде лучше было.
В наступивших сумерках вспыхивают там и сям огоньки у курящих, и белесоватые клубы табачного дыма застилают по временам сосредоточенные, серьезные лица.
Сдвигает Муслядин на затылок тяжелую барашковую шапку, чтобы облегчить шишку, которая выросла над ухом, как арбуз на баштане. Сверху, по шоссе над деревней, у Деликли-кая, звенит почтовый колокольчик. Затих, точно чтобы не мешать Муслядину вести свой рассказ.
– Ну?
Слушали его не раз деревенские, и все же хотят послушать. Хочется слушать о чудесном в этот тихий летний вечер, когда сошла на землю прохлада, а загоревшиеся на глубоком небе без числа звезды отвлекают мысль от забот трудового дня.
Не торопясь, с остановками, покуривая из длинной черешневой трубки, говорил Муслядин о том, что слышал от отца и деда. Задумываются слушатели; увел их Муслядин в какой-то другой мир, и в воображении их незаметно оживают три серые скалы Эльтигена. Чудится, что в средней из них, Деликли-кая, нет больше сквозной щели и живут в ней по-прежнему три сказочных духа. И каждый поет свою песню, а людям кажется, что шумит гора. Если гулко – ждут дождя, если стонет – бури. Предупреждают духи людей, потому что, как в давние времена, любят свою деревню. Тогда прислушивались люди к голосу их и чтили своих покровителей. Тогда духи приходили к людям и любили их. От любви росло блаженство духа, передавалось сердцу человека. Добрее делались люди.
Звенит снова почтовый колокольчик у Деликли-кая и, оторвав на минуту слушателей от мира грез, замирает где-то в лесной чаще. Когда самому хорошо, хочешь, чтобы было и всем хорошо. Так устроена душа. И в былое время козские люди не пропускали нищего и странника, чтобы не приютить и не накормить его. А когда уходили вниз, в сады, на работу, оставляли кого-нибудь, чтобы было кому принять прохожего.
И вот раз ушли все на работу; остались старухи и мальчуганы, да три девушки, которые спешили шить приданое, чтобы было готово к месяцу свадеб. Было жарко, и девушки, захватив работу, ушли в лес искать прохлады. Притих Эльтиген. Покинули духи свои скалы и, обратившись в нищих, подошли к девушкам. Увидели девушки слепого, хромого и горбатого, поклонились им.
– Если голодны – накормим вас.
Под широким дубом, который стоит и теперь, развязали узелки с таранью, чесноком и лепешками и стали угощать бедняков.
– Кушайте.
Ели нищие, благодарили, а когда кончили – в узелках не стало меньше.
– Кушайте хорошенько, – говорили девушки – и отдали нищим желтые сариармуты, которые оставили было для себя. Улыбнулись странники.
– Велик Аллах в своих творениях. Да исполнит сердце ваше радостью.
И спросили девушек: нет ли у кого из них каких-либо тайных желаний. Задуманное в хорошую минуту может исполниться.
– Подумайте.
Посмеялись между собою девушки, и одна сказала:
– Хотелось бы скорее дошить свое приданое.
– Вернешься домой и увидишь, что сбылось твое желание, – улыбнулся горбатый.
– А я бы, – захохотала другая, – я бы хотела, чтобы бабушка на меня не ворчала.
– И это устроится, – кивнул головой хромой.
– Ну, а ты? – спросил слепой третью, – ты бы что хотела?
Задумалась третья.
– Все равно не сделаешь.
– Скажи все-таки.
И сказала девушка:
– Хотела бы, чтобы в горе открылся источник, чтобы бежала в деревню холодная ключевая вода; чтобы путник, испив воды, забывал усталость, а наши деревенские, когда настанет жара, освежаясь в источнике, славили имя Аллаха.
– Ну, а для себя чего хотела бы? – спросил слепой.
– А мне – мне ничего не надо. Все есть.
Открыл от удивления глаза слепой, и отразились в них глаза голубого неба.
– Скажи имя твое.
– Феррах-ханым, – отвечала девушка.
– Случится так, как пожелала, и имя твое долго будет помнить народ.
Повернулся слепой к Деликли-кая, высоко поднял свой посох и ударил им по утесу. С громом треснула Деликли-кая, дождем посыпались каменные глыбы, темным облаком окуталась гора. А когда разошлось облако, увидели в ней сквозную щель и услышали, как вблизи зашумел падающий со скалы горный поток. Добежали первые капли ручья до ног Феррах-ханым и омыли их. И нищие исчезли, и поняли девушки, кто были они.
Сбылось слово нищего. Народ долго помнил Феррах-ханым, и когда она умерла, могилу ее огородили каменной стеной. Лет шестьдесят назад Муслядин еще видел развалины этой стены и читал арабскую надпись на камне.
– Не прилепляйся к миру, он не вечен, один Аллах всегда жив и вечен.
Уже давно замолчал старый Муслядин, а никому из слушателей не хотелось уходить из мира сказки жизни. Поднялся, кряхтя, Муслядин, чтобы идти домой.
– Пора.
Поднялся и имам.
– Шумит Деликли-кая. Может быть, дождь будет.
– Нужен дождь, воды нет, – заметил кефеджи.
– Нужен, нужен, – поддержали его, поднимаясь, татары.
– Опять Феррах-ханым нужна, – улыбнулся молодой учитель.
Но на него строго посмотрели старики.
– Когда Феррах-ханым была – было много воды; теперь мало стало, хуже люди стали, хуже девушки стали. Когда дурными станут – совсем высохнет Кызлар-хамамы.
Легенда была напечатана в газете «Утро России» за 1912 год.
